Памяти мастера спорта СССР, крупнейшего геометра XX века Александра Даниловича Александрова. Ранним утром 4 августа 1972 года меня разбудил громкий шепот: — Женя, проснитесь! Я поднял голову, отбросил полог палатки и увидел Александра Даниловича. — А. Д.? Что случилось? В чем дело? Доброе утро! — Ничего не случилось, доброе утро, одевайтесь поживее, — быстро прошептал Александров. Я окончательно проснулся, расстегнул спальный мешок, натянул пуховку, одел галоши и выбрался на траву. Солнце давно осветило макушки гор, но к нам в ущелье еще не добралось. Шумел ручей, и над его мокрыми камнями висела тонкая прослойка тумана. Александров стоял у ручья под нашим деревом — могучей арчой с причудливо закрученным мохнатым стволом, пригнувшимся низко к поляне. Я пошел по росе, оставляя темные полоски следов. На берегу ручья торчал из травы огромный камень — осколок скалы, когда-то сорвавшийся с ближнего гребня. Поверхность осколка пересекала косая трещина. Местные мальчишки любили съезжать по ней, как по желобу, и за много лет отполировали до зеркального блеска. А. Д., улыбаясь, кивнул мне в сторону камня. На его краю, стрекоча и отсвечивая синевой оперения, суетились альпийские сороки. Непонятно, о чем они спорили, но даже гул ручья не мог заглушить птичьих выкриков. Вдруг одна из сорок, небольшая и желтоклювая, прыгнула в желоб и, уверенно выруливая желтыми лапками, покатилась вниз. У края камня она слегка присела, шлепнулась в мокрую траву и тут же отскочила в сторону. А вслед за ней по наклонному спуску уже скользил другой сорочонок. Я хотел сбегать за камерой, но А. Д. остановил меня, и мы молча наблюдали за птицами. Упав в траву, сороки пешком огибали камень, взлетали на его вершину и снова катились вниз. Первоначальная суета затихла, вся стайка выглядела дисциплинированной и деловитой. Две крупные птицы сидели чуть поодаль, как бы наблюдая за общим порядком. Неожиданно солнце осветило наше дерево, и сороки, словно испугавшись, сорвались с камня и потянулись вниз по ущелью. Александров осторожно спустился к ручью по скользкой береговой гальке, потрогал рукой ледяную воду и стал умываться. — Ну и как? — спросил он, энергично растираясь полотенцем. — Не зря я Вас потревожил? — Конечно, не зря. Сороки — совсем как мальчишки, только без тюбетеек. Значит, они копируют нас, а мы даже не подозреваем об этом? — Копируют? — удивился А. Д. — Почему же «копируют»? Вы в этом уверены? А если все наоборот, если мальчишки наблюдают за птицами и стараются им подражать? Кто кого копирует? Это еще следует установить. В этом необходимо разобраться! Вот так! Он одел очки и, победно вскинув бороду, зашагал к палаткам — в белых кроссовках, голубом спортивном костюме, с желтым полотенцем через плечо. Вот так! Не соглашаться — было частью его натуры. Александрову нравилось спорить. Он был, что называется, ортогональным собеседником. Ортогональным не столько из-за склонности к противоречию, сколько из-за умения видеть неожиданное в обычном. Иногда казалось, что только неожиданное его и привлекает. Завтракали мы в столовой. Ее обеденный зал был самым просторным помещением альпинистского лагеря Артуч, построенного в самом центре Фанских гор рядом со знаменитыми Куликолонскими озерами руками энтузиастов во главе с неугомонным Юрой Каменевым (1). Наша спортивная группа из Ленинградского университета готовилась здесь к восхождениям. Прежде, чем собраться в Артуче, мы провели несколько дней на перевалочной базе в Самарканде, затем в кузове трехосного грузовика поднялись в горы и вот уже около недели тренировались на учебных скалах Артуча. Постепенно столовая заполнялась народом. В сопровождении инструкторской элиты и домочадцев прибыл галантный начуч, изысканно одетый в нечто спортивно-импортное; прикатил на запыленном горноспасательском «козлике» вечно занятой начспас с обожженным на снегу носом. Вдвоем с начучем они подошли к нашему столику — Александр Данилович, — изыскано поклонился начуч. — Нам выпала честь поздравить Вас со знаменательным событием. Мы горды тем, что Вы, первый советский восходитель на неприступную Ушбу, отмечаете свое шестидесятилетие в среде святого альпинистского братства! — Благодарю покорно, — сухо кивнул А.Д., принимаясь за манную кашу. Начуч постоял, собираясь было продолжить, но его отвлекли по делу. У входа остановился грузовик — знакомый водитель из самаркандской базы привез хлеб и газеты. Вынув из мешка огромный арбуз и блестя полным ртом золотых зубов, он направился в нашу сторону. — Солом алейкум! Вот этого красавца я привез аксакалу, а газеты — всем, кто еще не разучился читать! — Ваалейкум салом, дорогой! Садись к нам, выпей чаю с дороги. Как поживает Самарканд? Все еще стоит на прежнем месте? — А что ему станется, — засмеялся, присаживаясь, водитель. — Три тысячи лет стоял и еще стоять будет! Да… Самарканду, и в самом деле, насчитывалось около трех тысяч лет. Вечный город! Древний, как вся здешняя земля. Самарканд всегда привлекал Александрова. Ему нравилась обыденная доступность истории, застывшей в каждом кирпиче древнего города, нравились узоры средневековых фасадов, груды янтарных дынь у караван-сарая, синие купола медресе, висящие в горячем городском небе. Иррациональная геометрия самаркандских куполов казалась Александрову неповторимой. Мы покончили с манной кашей, а водитель — с чаем. — Хоп, спасибо за угощение, — поблагодарил он, поднимаясь из-за стола, — пойду отмечу путевку. Они отошли в сторонку с Юрием Федоровичем (1). — Говорят, что у аксакала сегодня той (2). Можно его поздравить? — Как Вам сказать, — замялся профессор Борисов, — у него, как будто бы и в самом деле сегодня день рождения, точнее, у него сегодня на самом деле день рождения, но так как он против любых рождений, вернее, он против празднования рождений, я бы не взял на себя смелость предложить… Вы понимаете? — Нет, — честно признался водитель, — совсем не понимаю! — и пошел к завхозу закрывать путевку. Когда принесли компот, красноречивый Баскаков (1) , звякнув столовыми ложками, провозгласил: — Друзья альпиноиды! По поручению научно-спортивной общественности я предоставляю слово для приветствия виртуозу скалолазания, покорителю горячих скал Марокко, кандидату всех наук многоуважаемому Дмитрию Кирилловичу, в просторечье — Димону (1). Кандидат всех наук торжественно поднял кверху граненый стакан с компотом. — Александр Данилович! Мы долго обсуждали, много предлагали и, наконец, нашли подарок, достойный Вашего юбилея. Сегодня мы вручаем Вам прекрасную вершину в отроге Алаудинского хребта! Вам предоставлена возможность совершить одиночное восхождение на эту непокоренную красавицу. Начуч не возражает, и снаряжение уже подготовлено! Димон поставил на угол стола плотно набитый новенький рюкзачок и закончил: — В спасотряд записались Арон (1) , Женя и я. А назавтра у нашей команды — свободный день! — Ура! За благополучное одиночное восхождение! — высоко поднял свой компот профессор Борисов. — Юрий Федорович, — остановил его Арон, — так не положено, в горах не стоит загадывать, это — плохая примета. Профессор деликатно поставил стакан на прежнее место. — Спасибо! — блеснул очками А.Д., отодвигая стул. — Благодарю покорно! Я не просил вас об одолжении. Тем более, от этого фрукта — начуча. Известно, что я уехал в Фаны от казенных фраз и поздравлений. Я не нуждаюсь в юбилейных торжествах! Это, надеюсь, понятно? Не нуждаюсь! Не — хо — чу! А.Д. поднялся из-за стола. — «Прекрасную непокоренную красавицу», — передразнил он Димона, — «Разрешаем совершить восхождение»! Спасибо за разрешение! Позвольте мне самому разрешить себе, что следует делать и куда следует восходить. Мне, а не начучу, понятно? И — никаких спасотрядов! Я ясно выражаюсь? Завтрак быстро закончился. Александров догнал меня по пути из столовой. — Жарко? — Душно! Должно — быть, к обеду опять задует афганец (3) , боюсь, что мы сгорим на скалах. — Да, да, ведь у вас сегодня скалы, — вспомнил А.Д., думая о чем-то другом. — Мы, как обычно, выйдем ровно в девять. — Поздновато… Возможно, Вы заметили, как шофер обозвал меня аксакалом? — спросил он, слегка иронизируя. — Не принимайте к сердцу, он обозвал не Вас, а вашу бороду (4). — Борода здесь ни при чем, она есть и у Димона. А я и в самом деле немолод… В душе считаешь себя молодцом, но со стороны выглядишь аксакалом. — Разве Вам не знакома пословица: мужчине столько лет… — Не цитируйте пошлости, — остановил меня А.Д. — Я знаю, сколько мне лет: ровно шестьдесят. Фактически, я уже стал вашим аксакалом. Вместо Громова (1). Он помолчал немного. &nbs
Один день в Фанах рассказ Е. Фурмаков
Ефим Ефимовский. Официальный сайт.
Комментариев нет:
Отправить комментарий